На главную
  К Путешествиям
       
 
Манинское поле Лодейного Поля
 
   
 

Моей бабушке с отцовской стороны в 2008 году исполнилось 90 лет. Мы давно собирались посетить её родной город, но удалось это только летом 2008 года, да и то в неполном составе: брат так и не смог поехать.

Лодейное Поле было обязано своим расцветом неугомонному Петру Первому – на Олонецких судостроительных верфях родился и «Штандарт», и весь Балтийский флот того времени. Когда видишь излучину Свири, хоть немножко начинаешь чувствовать масштаб человека, после Европы отправившегося строить корабли в северную глушь с её неохватными просторами. И странным образом фамилия мастера-корабельщика Карепанова перекликается с фамилией моей невестки...

Почему-то привязалась фразочка, часто звучавшая во времена бабушкиного детства: «Олонецкая пришивная голова», – откуда она взялась?

Мама моей прабабушки была карелка родом из деревни Матвеева Сельга, что на Онежском озере. Жила семья в деревне Ивино, которая ушла под воду после строительства каскада Свирских ГЭС. Прабабушкин отец держал буфеты на пароходах, что ходили по Свири. Семейная легенда гласит, что Шурочка была влюблена в бухгалтера, с которым познакомилась на пароходе, но её отец с матерью посетили ухажёра в его доме и сочли его неподходящим женихом. Прабабушкин будущий муж, служивший на железной дороге, тоже не очень им нравился, ибо гол был, как сокол, но их согласие на брак всё же было получено – путейцев в России уважали. Прадед был из Калужской губернии, вырос в нищете, но помог ему счастливый случай: нашёлся человек, который оплатил образование в строительной школе в Херсоне. К 1917 году Павел Михайлович зарабатывал достаточно, чтобы начать на Манинском Поле (самой окраине Лодейного Поля) постройку дома для своей семьи. Его старшая дочь – моя бабушка – родилась уже в новом доме, хотя строительство было закончено лишь к 1920 году. Бабушка говорит, что за ними по улице стояло лишь несколько домов, а смотрел дом на сквозной лесок, за которым текла речка Каномка.

 
 
Даже спустя 90 лет дом (хочется написать «Дом») колоссален: построенный из лиственницы, он, похоже, простоит ещё столько же. На стенах видны следы более поздних пристроек – за прошедшие годы они успели сгнить и отвалиться, а сам дом… чуть подгнила обшивка, просел угол с верандой – но и только.
 
 
Увидев его, мама сказала: «Я теперь поняла, почему на Павла Михайловича писали доносы». Другие постройки на улице (даже дом, где жил комиссар Лодейного Поля), выглядят добротно, но… приземлённо, что ли. Этот же, выстроенный человеком, знавшим, что такое «не иметь ничего»… мне кажется, что здесь не только желание достатка и благополучия, а ещё и стремление к красоте, желание лучшей доли для своей семьи.
 
 
У бабушкиного отца был альбом с проектами домов – он выбрал один и построил его для своей семьи. Когда для семьи наступили тяжёлые времена, он писал жене: «Продавай всё, но не срывай детей с учёбы». Всю жизнь прадед строил, всё время был в разъездах. После него остался железнодорожный мост через реку Пашу, городская лодейнопольская больница, кирпичный завод в Заостровье, плотина на Свири, здания в Ленинграде.
 
 
Большую семью содержать было непросто – прабабушка не работала, росли пятеро детей. По ночам Павел Михайлович чертил, просчитывал проекты и сметы на заказ – строили по ним другие. Вставал очень рано, выносил вскипевший самовар на веранду, звал: «Шурочка, самоварчик готов!» Днём на веранде играли, читали, шили, старшие занимались уроками с младшими, девочки играли на рояле, стоявшем в смежной комнате.
 
 
Рядом с домом стоит берёза – бабушка помнит, как отец сажал тоненький прутик. Теперь это дерево не обхватить.
 
 
В 1931 году в городе на улице Всеобуча выстроили новую школу, в неё перевели детей из окрестных маленьких школ, благо, что новое здание вмещало всех. Первое время здание было внутри разделено решёткой, отделявшей городскую школу от железнодорожной (и, разумеется, обе они нещадно дразнили противника через эту границу), потом школы объединили. С Манинского поля самый короткий путь был через железнодорожные пути, под вагонами стоящих составов.
 
 
Бабушкин выпуск в 1937 году был вторым. После него она уехала из Лодейного Поля поступать в Первый медицинский, возвращалась только на 40- и на 50-летие выпуска, да вот с нами. Когда мы фотографировались у стен школы, к нам подошла нынешняя директор… В школьном музее нашлась и фотография бабушкиного выпуска, и снимок класса, в котором училась бабушкина сестра, и альбом, в котором выпускники рассказывали о своей жизни.
 
 
Когда во время войны немцы подходили к городу, жителей заставили эвакуироваться, дав час на сборы. Через три дня бабушкин брат с оказией заглянул домой – остались только стены, хотя немцы в Лодейное Поле так и не вошли. Город обстреливали сильно, но дом выжил. После войны его добровольно-принудительно отдали под детский сад. Прадед этого не увидел – в октябре 1937 года его арестовали по доносу, домой он не вернулся, в 1938 году умер в лагерях под Улан-Удэ. «…В перерыве занимается агитацией против Советской власти» – это из доноса уволенного за пьянство рабочего. Хотя, думаю, были и другие причины.
 
 
Поездка наша растянулась на два дня. В первый день мы встретились с домом, погуляли по берегам Свири, Каномки и Озёрка. Спросили встречную женщину о дороге – а оказалось, что она племянница бабушкиной бывшей соседки и помнит бабушкиных школьных подруг.
 
 
В Лодейнопольском городском саду на берегу реки когда-то играл оркестр, сад притекал к старому собору, стоявшему на высоком берегу в излучине Свири. В 1936 году девятиклассники, ездившие «на тот берег», попали в грозу и пережидали её в соборе. В войну его разбомбили, сейчас на его месте ржавые аттракционы. Новый собор светится солнечно-жёлтыми стенами чуть поодаль. Второй городской («Летний») сад был на озере Озёрко. Сейчас там только сосновый лес, стоящий над крутым песчаным берегом на растопыренных корнях.
 
 
Вообще город производит двойственное впечатление. С одной стороны, он потихоньку реставрируется, в школе – компьютеры, на улицах – хорошо одетые люди с оживлёнными лицами. С другой стороны, иногда он кажется старой падчерицей, тихо живущей в запечье, – неродное, нелюбимое, рядом с равнодушными. Ночь мы провели в местной гостинице – реликте советской эпохи. Утро выдалось пасмурным, с моросящим мелким дождём, и холодным.
 
 
В 20 километрах от Лодейного Поля находится Александро-Свирский монастырь. Много лет он пребывал в запустении, в прошлом году закончилась его реставрация: XVI век приоделся в белые одежды, украсился алой геранью. Неизменным осталось озеро, низкое северное небо, старый ров, облицованный замшелыми гранитными валунами. У внешней стены монастыря, у низкой входной арки, невысоким, но жарким пламенем горела здоровенная коряга – мы грелись у неё, замёрзнув на ветру. Потом дождик прогнал нас под крышу, грибная солянка в придорожном кафе согрела наши тела, а вот настоящих калиток мне попробовать так и не удалось – повариха была занята: стряпала умопомрачительно вкусные пирожки с яблоками.
 
   
   
 

Обратно сквозь ливень мы долетели серой птицей. На дороге, в отдалении от обжитых мест, навстречу попалась женщина, бредущая сквозь дождь. Её длинная дублёнка почти касалась земли, лица было не увидать под низко опущенным капюшоном.

 

Вот такое получилось возвращение к истокам… И бабушка, и мы – до мозга костей жители мегаполиса, но в тихое Лодейное Поле тянется от нас ниточка.

 
         

 

На главную
  К Путешествиям