С моей последней поездки в Лондон прошло уже полтора года. Не раз и не два садилась я за эту байку – и всё она не вырисовывалась: обычно я сперва отбираю фотографии, потом словами заполняю пропуски между ними… а тут садилась за фотографии, расстраивалась тому, что сняла не то и не так – и забрасывала всё до следующего раза. Если же пыталась начать со слов – угрязала в нагромождении «ибо оно… ибо их…» – и снова оставалась ни с чем. Много времени прошло, казалось бы должна поблекнуть острота впечатлений – но всё сильнее щемит сердце, когда в фильмах я вижу те самые улицы, по которым бродила, когда изредка питерская погода напоминает ту весну, когда в книге мелькает название знакомой улицы или когда какой-то запах или ощущение вызывает из памяти ворох воспоминаний… Не знаю, попаду ли я ещё в Лондон, или нет – но последняя поездка ещё крепче привязала меня к нему, вряд ли я его забуду.

Из Петербурга я выехала 22 марта, ранее утро ознаменовалось свежевыпавшим снегом на улице и метелью по дороге к Финляндии – боковые стёкла автобуса сплошь залепили совсем не по-весеннему крупные хлопья снега. При подъезде к границе распогодилось, солнце осветило высоченные ели, густо запорошённые белым.

Вся дорога заняла всего лишь 22 часа – уже прогресс! – и первое, что бросилось в глаза во время ночного проезда по Лондону, – нарциссы, цветущие повсюду, и зайцы на газонах. Так сложилось, что в Лондон я всегда прилетала ночью – вот и в этот раз испытала странную гордость и радость, узнавая даже ночные и тёмные улицы, вспоминая названия, предугадывая появление знакомых мест и предвкушая новые встречи с ними.

В кольце, образованном этими домами, уютно устроился маленький, тихий и сонный Воксхолл-парк – с небольшими лавочками, яркой детской площадкой, крошечными макетами домов, школой Монтессори и неизменными нарциссами. Когда-то на месте этого района располагались знаменитые увеселительные сады Воксхолл…

Ещё один маленький садик – Archbishop's Garden – спрятался за домами за церковью св. Марии в Ламбете: похоже, что в эту поездку отыскивать такие садики станет моим хобби, ибо никогда не знаешь, какой сюрприз в них прячется. Вот и этот за неизменными детскими и спортивными площадками, клумбами нарциссов и первоцветов скрывал пышное дерево цветущей жёлтой и пушистой мимозы…

В тот день до галереи Тейт я всё же добралась. Не скажу, что я большой специалист в живописи, но самонадеянно считала, что меня «учили понемногу чему-нибудь и как-нибудь» – здесь же с удивлением обнаружила, что английской живописи не знаю совсем: попытки, не подсматривая, определить принадлежность и датировку, как правило, были «пальцем в небо». Тем интереснее было бродить по залам, рассматривая и пытаясь запомнить и как-то упорядочить новые впечатления. Знакомство с картинами Тёрнера принесло неожиданный вывод: его незавершённые картины много интереснее завершённых и напоминают столь любимых мною импрессионистов. Покрутилась в магазине галереи вокруг альбома с репродукциями и постеров, но так и ушла ни с чем – ибо не то. И уже на выходе поняла, кого же мне так напоминает бюст основателя галереи – сэр Генри Тейт удивительно похож на профессора Преображенского в исполнении Евгения Евстигнеева.

На пути в отель в глаза бросился мужчина в корректнейшем тёмно-сером костюме в полоску – и с ярко-жёлтым нарциссом в петлице; поняла, что видела его же утром, почти на этом же месте, – только нарцисс был бело-оранжевый.

На следующий день в плане снова значились музеи: Галерея Уоллеса и музей архитектуры Джона Сона. Обнаружила, что персонал отеля в Стретеме понятия не имеет, где что находится, так что для более точной наводки снова воспользуюсь подробной картой ближайших окрестностей, которой можно свободно разжиться у каждой станции метро. Отель на расстоянии получаса на автобусе от центра, так что пришлось свести близкое знакомство с лондонскими красными двухэтажными автобусами: очень маневренными, но совершенно неприспособленными к большому наплыву народа. 14'5" – высота автобуса, штраф за въезд на автобусную полосу – 120 фунтов. На остановках и в автобусах великолепная система нотации и схем движения – если быть терпеливой и внимательной, то можно добраться куда угодно, никого не расспрашивая.

По дороге из Стретема в центр проезжаю строящееся здание: в профиль оно похоже на толстую единицу, в фас – на трёхглазую башню Саурона: вырезанный по дуге верхний край и под ним – три круглых отверстия высотой в этаж.

В прошлые поездки в списке посещённых мест значились большие музеи и достопримечательности, о которых написано в каждой книжке, в этот же раз моими целями были сады, парки, площади и музеи, в которых основные посетители – местные жители.

В залах много школьных групп, экскурсию для самых маленьких, 7–8-летних, ведёт немолодая дама в пышном нежно-розовом платье викторианской эпохи, с высокой сложной причёской и с изящным веером в руках. Она рассказывает о парадных портретах и иллюстрирует рассказ, принимая соответствующие позы и подчёркивая их движениями веера. Бросилось в глаза, что у 1/2 – 2/3 ребят из школьных групп цвет кожи варьируется от кофе с молоком до иссиня-чёрного.

Бейсмент на Duke st.: садик, водопад и аллигатор в водопаде. Оказалось – фирменный магазин Lacoste.

Набегавшись по городу, находившись по душноватым помещениям, наполненным запахами дерева, краски и тканей, хорошо посидеть в маленьком саду у стен Парламента, дать отдохнуть усталым ногам, дать улечься в голове калейдоскопу увиденного, посмотреть на вечернюю реку, краем уха слушая воркотню голубей на парапете и долетающие с соседних лавочек обрывки разговоров на разных языках.

Раннее утро встретило меня ярким солнцем, так что грешно было не поехать в Баттерси парк. В своё время там был организован уголок тропической растительности, поэтому среди сугубо английских газонов с озёрцами мелких голубых цветов и нарциссов можно натолкнуться на пальму на скале или вымахавшую в мой рост аралию (аналогичную которой когда-то трепетно выращивал мой братец, создав очередной семейный анекдот). Ну, и на загадочную современную скульптуру, куда же без неё! Как обычно, в парке гуляет народ с детьми и собаками, на спортплощадке молодёжь азартно играет в футбол, от реки тянет сыростью, а вдоль набережной со звуками, словно из немецкого порнофильма, бегают джоггеры.

Гринвич – странный маленький район. В центре квартала плотно стоящих домов прячется Гринвич-маркет с обычным набором сувениров, безделушек, блошиных распродаж и разнообразных кормушек. Самое интересное на нём – прилавок шляпницы: обаятельная пожилая тётушка, множество затейливых женских пустячков из фетра, вуали, пёрышек и прочих разностей. В разговоре тётушка гордо упоминает, что она делала шляпы для фильмов про Гарри Поттера, и жалуется, что приезжают китайцы, фотографируют её прилавок и потом по фотографиям воспроизводят её изделия. Успокаиваю её, убеждая, что «I'm not Chinese», и добиваюсь-таки улыбки и  разрешения сделать несколько снимков – они останутся для личной коллекции.

На Гринвичских холмах – как и во всех лондонских парках – полно белок. Пока я снимала панораму Доклендса, то справа, то слева на деревьях и газонах мелькали упитанные шустрые серые зверьки. По извечной привычке, воспитанной в Павловске и Пушкине, я призывно поцыкала зубом – и ко мне немедленно прискакала белка, ищущим взглядом обшаривая мои пустые руки. Когда зверь понял, что кормить сегодня не будут – как же она начала меня ругать! И долго мне вслед раздавались возмущённые беличьи вопли.

В обширном парке, вольготно раскинувшемся на холмах, есть небольшие садики, огороженные довольно высокими заборчиками с калитками. Сперва я решила, что доступа туда нет, но потом поняла, что эти сады просто закрыты для собак: туда можно пройти, но за собой нужно тщательно прикрыть калитку. А этих садах – нарциссы, камелии, деревянные скамейки разной степени замшелости.

Следующий день начался карбуткой и проездом через Ричмонд-парк привёл меня в Хэмптон-корт. Ещё слишком ранняя весна: знаменитые сады, окружённые кирпичными стенами, почти голы, опять накрапывает дождь. В узких каналах плавают лебеди, царственно просят подачек и ловят что-то в студёной воде, просовывая клювы через решётку. По идеальным газонам разбросаны деревья, обстриженные так, что напоминают детский рисунок ёлочки: треугольник на ножке. За ними – дворец из красного кирпича, официальная резиденция Генриха VIII и нескольких последующих королей и королев. Перед дворцом стоит пара крепких мохноногих битюгов, запряжённых в прогулочную тележку, седовласый худощавый мужчина в высоких сапогах поит их из ведра. Напились? Он садится на козлы, щёлкает кнутом: «Hey, gentlemen!»

Сам дворец многократно перестраивался, к нему достраивались флигели – и в итоге он превратился в лабиринт: переходы, лестницы, внутренние дворики, высокие и длинные галереи, упирающиеся в крошечные гостиные, обилие тёмного дерева и парадных портретов, прячущиеся за углом входы в очередные апартаменты, необъятные гобелены, помещение для стражи, в котором стены покрывает причудливая мозаика из старинных ружей. В крыле, принадлежавшем Генриху VIII, – большой обеденный холл, столы, накрытые скатертями, на скатертях напечатаны разные интересные и забавные факты, вроде того, сколько кабанов подавали на парадном обеде. В главном дворе фотограф суетится вокруг новобрачных: мужчина-индус в национальном костюме цвета сливочного мороженого и женщина европейской внешности в лёгком красном расшитом платье.

В пресловутый Хэмптон-кортский лабиринт я не пошла, ибо печенья, чтобы оставлять метки, у меня с собой не было, сэра Гарриса тоже рядом не наблюдалось, а самостоятельно я из лабиринта не выберусь. Между кирпичной стеной дворца и Темзой бежит дорожка, по ней прогуливается народ, по Темзе медленно ползёт нарядный бело-синий колёсный пароходик. Вот здесь сухая ветка у стены украсилась нежными красными цветами, там ива покрылась пушистыми серёжками и под ней множество ярких уток, щедро цветёт яблоня. Высокое корявое дерево усеяно «ведьмиными мётлами», раскидистое вишнёвое деревце перед крошечными домиками чуть сбрызнуто розовыми цветами. По влажному плотному песку у самой воды прогуливается дивный товарищ в кожаных коричневых сапогах по колено, кожаной же коричневой шляпе, джинсах и затрапезной куртке – со спаниелем. Сам Хэмптон Корт – маленький сонный городок, на узкие улочки вытащены стулья из кафе, галдят туристы. Снова накрапывает дождь, пасмурно – и вдруг над дворцом раскрывается яркая чистая радуга.

Я нахально фотографировала очень шуструю молодую фигуристую темнокожую даму в сиреневом тюрбане и вдруг краем глаза заметила, как в узком проходе между домами что-то мелькнуло. На какой-то момент я снова почувствовала себя Алисой – теперь уже смотрящей на волшебный сад через открывшуюся дверцу: за домами спрятался очередной садик, оказавшийся на удивление обширным. На центральном газоне растёт что-то похожее на ананас-переросток, в углу с достоинством расположилась маленькая церковь, вдоль дорожек стоят деревянные лавочки, у которых на каждой спинке – памятные таблички.

Вечерами в гостинице я читала Стогова: «Можно сколько угодно думать: как же жить правильно? А есть другой способ. Можно плюнуть на реальность и попробовать все уболтать. Наговорить столько слов, что исчезнет даже возможность найти в этих словах смысл. Этой жизнью живет очень много людей. Я думаю, что в жизни обязательно должны быть паузы. Такие дырки, когда с вами ничего не происходит. Когда не бубнит телевизор. И вас не глушит бессмысленная болтовня. Когда вы просто сидите и смотрите на мир, а мир смотрит на вас.»

А потом был день, проведённый в Кенте.

Лидский замок – построенный в XII веке древний замок одного из министров кельтского короля, укреплённая крепость, которая в XVI веке после большой перестройки стала семейной резиденцией Генриха VIII. Она разительно отличается от Хэмптон-Корта: никакой официальности, тёплый и уютный дом, большой и роскошный.