Графоманские изыски

…в начало рассказа…
То ли землетрясение, то ли особо мощная осыпь наглухо перегородила ущелье, в которое от ледников стекали речки и ручейки: вода накапливалась и подтапливала лес – так он и стоит по сию пору выбеленно-серыми корабельными мачтами из-под воды. Со склона на него смотрят, отражаясь в воде, стройные ели, уцелевшие на очередной осыпи. За последний год уровень воды в Каинды упал почти на метр: может, очередное землетрясение чуть сдвинуло почвенные слои, а может, неутомимая вода нашла-таки себе дырочку для стока.




Наш водитель и сопровождающий – кладезь сведений о здешних местах: уроженец Алма-Аты, он успел 20 лет отработать водителем-мотористом на Крайнем Севере, побыть дальнобойщиком и водителем геологических экспедиций в Казахстане. Мы возвращаемся к месту ночёвки под его рассказы об экспедициях и поисках полезных ископаемых, мимо ферм, мусульманских кладбищ и дикой облепихи, купающейся в холодных быстрых ручьях.


Уличного освещения в ауле почти нет, тучи разошлись, «открылась бездна, звезд полна; звездам числа нет, бездне дна». Широкой полосой лег Млечный Путь, его окружила россыпь созвездий, непривычно сдвинутая к северу. То с одной стороны, то с другой лают собаки, где-то коротко провыл какой-то зверь, негромкий и мелодичный распев муэдзина с минарета мечети завершает день. Завтра мы выезжаем в 7 утра по местному времени – значит, встаем в 3 по питерскому. Солнце только-только вышло из-за горного хребта, осветило заснеженные вершины на юге, а наш «одуванчик» уже ходко шуршит вниз по дороге из гостеприимного аула. В ожидании обещанных на сегодня красот праздно рассматриваю пасущихся коровок: помимо очень компактных форм их отличает от среднероссийских необычная масть – то по светло-кофейному цвету коричнево-терракотовые подпалины, то у коровки цвета жженого сахара на морде четко прорисованная белая «уздечка», а вон там пасется «составная» телушка: рыжая передняя половина туловища отделена от такой же рыжей задней части широким белым кольцом через все пузо.

За разговорами незаметно пролетела дорога, первая остановка: Черный каньон, на дне которого шумит по перекатам река Чарын. К краю каньона подходить и страшно, и опасно: по щебеночным скользким осыпям можно съехать быстро и далеко. На окрестных горных «лбах» видны приземистые доты – массу этих и подобных сооружений построили в кратчайшие сроки во время очередного советско-китайского конфликта – и благодаря этому (и своевременно подтянутым войскам) конфликт ограничился этаким современным «стоянием на реке Угре». На дороге обгоняем комбайн «Нива»; этот ржавый реликт советской эпохи медленно тарахтит по дороге, периодически останавливаясь, чтобы остыть; на нём суетятся два чумазых товарища в промасленных одеждах.


Грунтовая дорога приводит нас к «лунному» пейзажу; местная легенда гласит, что если найдется смельчак, способный пересечь эту местность, то его на том краю встретят красные волки и примут в свою стаю. Судя по открывшимся видам, после пересечения этой местности в солнечный день оный смельчак вполне сможет увидеть и зелёных волков.


Снова выбираемся на трассу и снова обгоняем все тот же комбайн. И сворачиваем на очередную грунтовку. Пейзажи вокруг напоминают складчатые холмы полупустыни из фильма «Крадущийся тигр, затаившийся дракон». Глаз еле успевает заметить какое-то стремительное движение на самом краю поля зрения: сидящий у дороги тушканчик прячется в норку. Пытаюсь рассмотреть очередного зверька, но раз за разом вижу только смазанное пятнышко. Останавливаемся в ничем не примечательном месте, вниз идет бетонная лестница с ярко-синими перилами. А внизу – каньон Колорадо: такие же слоистые рыже-красные пласты, источенные водой, ветром и песком.


Высятся столбы, громоздятся замки и троны, колоссальные глыбы размером с 2–3 этажный дом лежат на песке и балансируют на краю скал в обманчиво неустойчивом равновесии. И видится в изгибах песчаника то диковинная рыба, то баран, то орёл, то лев, то нечеловеческое лицо.





Нас обгоняет велосипедист на горном велосипеде, навьюченный, как местный ослик. Две скалы упали на дорогу, их верхушки соединяются, оставляя проход внизу. Солнце светит очень ярко и ощутимо греет, но вдоль ущелья сильно сквозит, так что жара не чувствуется. Ветерок волнами приносит медвяный аромат цветущего саксаула: то там, то здесь попадаются невысокие кустики, усыпанные розоватыми цветками.





В конце пути стоят несколько бунгало и юрт, там можно полюбоваться зеленой водой речки Чарынки и разжиться бутылкой воды питьевой – а еще договориться с водителем «экотакси»: железного рамного ящика на колесах с продольными лавочками-сиденьями, прицепленного к квадроциклу. Тот путь, что мы шли почти 2 часа, эта шайтан-арба преодолела за пять минут – правда я все время боялась, что меня выкинет на вираже, ибо приходилось одной рукой держаться, а второй манипулировать 1,5-литровой бутылкой с водой и увесистым фотоаппаратом.

Еще один взгляд на каньон с верхней обзорной площадки – и можно возвращаться в Алма-Ату. Белые далёкие вершины вдоль дороги – Тянь-Шань.



Снова утро, снова будильник звонит в 3 утра – никогда не подозревала в себе таких способностей к подвигу. «Одуванчик» – помытый и почищенный – уже ждет нас во дворе. Мы видели горные ледяные озера и реки, бродили по горным лесам – а сегодня в планах пески. 300-километровая дорога отнимает львиную долю времени: повсеместно идет ремонт дорожного покрытия, ограничение скорости 30–50 км/ч – хотя, судя по видимому результату, оно того стоит: по четыре полосы в каждую сторону; на толстенной подушке из гравия, укатанной катками, монтируется арматурная сетка, заливается толстый слой бетона, который сверху покрывается асфальтом. В 70 км от Алма-Аты, на берегу водохранилища столь огромного, что оно изменило окрестный микроклимат (и на которое ездят отдыхать алма-атинцы) находится местный Лас-Вегас – город Капчагай. Выглядит гнездо порока достаточно странно: среди захламленной степи стоят «Венеции», «Белладжио» и «Альгамбры», на билбордах – реклама выступлений Вилли Токарева, Олега Газманова и «Ricci & Povery». Под стенами казино – здоровенная вывеска-растяжка автоломбарда.

Ещё одно поселение – Шенгельды – овевает нас знакомым сладковатым запахом: здесь выращивают лук, бескрайние поля алеют кучами сеток с убранным урожаем, под навесами вдоль дороги громоздятся горы крупных золотистых луковиц и штабеля мешков, на табуреточках сидят болтающие продавцы.

Посёлок закончился, у пустынной обочины притулился вагончик передвижной пасеки, рядом с дорожным полотном на шатком столике – пирамида янтарных бадеек с разнообразным мёдом. Пасечник молод, но его лицо сожжено солнцем до кирпичного цвета, руки черны от работы. Он выпутывает заблудившуюся пчелу из волос, даёт попробовать горный и разнотравный мёд.
За окном мелькают мавзолеи мусульманских кладбищ, ухоженные военные памятники. За одним из них – копья и щиты. Заброшенное русское кладбище – люди уехали, но за могилами присматривают соседи. Дорога петляет, поднимается на перевалы и кружит по серпантинам. На склонах невысоких гор – розовые и ржавые пятна цветущего саксаула и осенней арчи. Затем горы заканчиваются, и начинается степь.

В небольшом поселке посещаем администрацию национального парка, проезжаем за шлагбаум… и попадаем в полупустыню. Кочки верблюжьей колючки слабо разнообразят ландшафт, впереди и позади – невысокие горные цепи; изредка на выжженном жёлто-буром встречается зелёная полоска: значит, там спрятался ручей. По мере приближения к горам часть горной цепи медленно распадается на пятна и исчезает – равно как и мерещившееся перед ней озеро. Придорожная кочка странной формы вдруг расправляет крылья и поднимается в небо: то ли крупный сокол, то ли мелкий орел караулил местную живность. Сбоку от дороги мелькают бело-рыжие пятна: джейраны и куланы удирают от нашей машины. Они пугливы, но любопытны: путь беглецов обязательно пересекает дорогу. Колея петляет, горячий воздух шумно рвется в открытое окно. Вдруг между коричневым горами открывается просвет, в котором мелькает что-то золотое.

Еще один запертый на амбарный замок шлагбаум, еще полтора десятка километров – и перед нами высится бархан. Говорят, что когда его обнаружили, он был невелик – всего с человеческий рост, но потом из-за Капчагайского водохранилища изменилась роза ветров, бархан вырос… Сейчас его высота – 150 метров, длина – почти 3 километра. Снизу он не так уж и страшен: высокий, но вполне преодолимый. Наш водитель рассказывает о группе москвичей, которая с рюкзаками бодро, как муравьишки, поднялась наверх по самому гребню. Я не так самонадеянна, поэтому решаю подниматься по широкой дуге и по пологому склону. Из норки под кустиком на меня подозрительно смотрит маленькая серая ящерка. То тут, то там песок исчерчен следами: ямки заячьих переплетаются с точками мышиных, а здесь кто-то с очень маленькими ногами волочил за собой острый хвост. Мелкий бело-золотистый песок – совсем, как невский, – тихо струится из-под ног, засыпается в босоножки и обжигает пальцы. Чем круче склон, тем больше он обтекает и засыпает ноги, не давая опоры и сплывая вниз, как вода. Посвистывает ветер, и в этот звук вплетается низкое гудение – оказывается, так поет бархан.

Еще немного вверх – и приходится отдыхать после каждых 10–15 шагов, припав на песок на колено или упершись ладонями в колени, стараясь не уронить все тяжелеющий фотоаппарат и удержаться на погружающихся в песок дрожащих ногах. Сперва снимки делаю часто: и волну песка, и дугообразную цепочку следов, и крошечную жёлтую машинку, оставшуюся в одиночестве на стоянке далеко внизу, и спутников, замерших в разных точках на склоне, и петляющую в степи за барханом реку Или. Но постепенно становится уже не до того: заботливо намоченная панамочка высохла, каждый шаг дается все тяжелее, начинает стучать в висках и в горле. Моя спутница осталась на гребне, меня же любопытство и азарт гонят выше и выше. Через какое-то время, слегка не дойдя до вершины, мы с кондратием устраиваем совет: он голосует за продолжение подъема, мне же кажется, что самое время отбросить гордость и начать спускаться: дыхание в зобу совсем сперло, в глазах темно, голова кружится, во рту горькая и вязкая слюна. Забыв сфотографировать еще один вид на Или и макушку бархана, с облегчением сажусь (скорее, плюхаюсь) на склон и начинаю сползать вниз. Пески бархана гудят на одной низкой ноте, как взлетающий самолет. По дороге въезжаю в маленький сухонький кустик, и рука сразу становится похожа на дикобраза: колючки легко отрываются от растения и непросто отделяются от кожи. Повезло, что это не верблюжья колючка: её шипы пробивают колёса большегрузных фур. Попеременно помогая себе то руками, то ногами, сползаю до подножия. Торопясь спуститься, я выбрала не то направление и теперь бреду по песку между колючками, стараясь ненадолго задержаться в пятнышках кружевной тени под маленькими деревцами. Еще одна ящерка быстро убегает из-под ног. Что-то мне совсем нехорошо.

		Вот таким – нерезким и в странном цвете – виделся мне так и не покорённый бархан после спуска.
Около машины – небольшой тростниковый навес, лавочки из грубо оструганных тонких бревнышек. Теплый сок из маленькой коробочки и лёгкая тень кажутся даром небес. Ни говорить, ни двигаться нет сил. Машина нагрелась, фотоаппарат, опрометчиво брошенный на сиденье, обжигает руки.
	Но буквально через несколько сот метров в низинке бьет родник. Умыться его прохладной водой – настоящее блаженство. И намочить волосы – тоже прекрасно. Вода оказалось солоноватой, поток воздуха из открытого окна обеспечил мне роскошную прическу дыбом. К шлагбауму выходит деловитый карапуз с самодельным луком, помогает отцу открыть замок. Некстати куда-то затерялся от тряски пакет карамелек – порадовать малыша не получилось.
Теперь предстоит самая скучная часть – 300 км назад до Алма-Аты. Солнце садится, темнеет, дорога в пыли, поток машин жёстко соблюдает драконовские ограничения скоростного режима – камеры буквально на каждом столбе, местные гаишники (в форменных джемперах, несмотря на жару) – за каждым столбом.

Наконец мы въезжаем в город. Идти на рынок за предотъездными гостинцами уже поздно, ужинать в полюбившееся кафе приезжаем взмыленные, взлохмаченные, ошалевшие от впечатлений и дороги, держа в руках и зубах мешки, рюкзаки и горшочек меда. Прощаемся с нашим водителем, снова и снова благодарим его за прекрасные четыре дня поездок, рассказы, заботу и доброе отношение. Баранья нога, утушенная до волшебной мягкости в овощах с розмарином, помогает прийти в себя после длинного дня. Рядом с кафе – обувная мастерская, из неё выскакивает маленький круглоголовый мальчишечка в длинном чёрном фартуке сапожника, крутится у входа и тушканчиком ныряет обратно.

	По темным улицам, под шелестящими деревьями идем в гостиницу. И вот что интересно: ни разу даже не закралась в голову мысль о том, что шастать по чужому ночному городу может быть небезопасно – настолько спокойна Алма-Ата. Возможно, есть и национализм, и криминогенная обстановка – но за короткую поездку я ни разу с этим не столкнулась.
Все, кто слышал, что я еду в Алма-Ату, с видом знатока спрашивал: «На Медео поедешь?» Поеду, куда ж денусь – а то поездка не будет засчитана. Говорят, что наверху холодно, день выдался солнечным и тёплым, поэтому всё тёплое барахло забиваю в сумку. Автобус, идущий в горы, куда-то запропал, на остановке дошлым частником стихийно собирается компания едущих в горы. Мужик говорлив и общителен, рассказывает о местах, которые проезжаем, всё время объясняет, что ездили по стране мы не туда, не так и не с тем – непременно надо было с ним, он бы нам показала самое-самое, отвёз к приятелю, у которого самые-самые яблоки по три копейки, рассказал бы самое-самое интересное. Через пять минут его монолога я про себя десять раз проклинаю болтливого товарища, отключаюсь от звука его голоса и с тоской вспоминаю нашего гида-водителя. Мы поднимаемся вверх, справа гора Мохнатка – название выглядит странным, так как на совершенно лысой горе редкой щетиной торчат облезлые стволы непойми-чего. Оказывается, очередной природный катаклизм (ураган и пожар 2011 года) смёл всё со склонов и принёс в Алма-Ату. Сели и лавины – местный фактор риска, для защиты города в 1973 году управляемыми взрывами обрушили два склона по бокам ущелья и создали рукотворную перемычку, прикрывающую выход на город, на склонах обустроены камнеловушки и заслонные стенки. Над головой плывут бусины канатки, на обзорной площадке с видом на каток суетятся телевизионщики, переставляющие камеры на разлапистых треножниках, наши спутницы запечатлевают себя во всех видах на фоне пейзажей.


Надо всем царят грозные снеговые вершины; скалы и снег на четрёхтысячнике Пик Абая образуют контуры девичьего лица. У автомобильной стоянки – социальная реклама на огромном билборде. Выше расположены дома отдыха и резиденции, ещё выше – заросли иван-чая и тянь-шаньских елей. Смола 500-летнего дерева светится на солнце ясными каплями и остаётся на руках, шершавая кора тепла под ладонями. Если бы не наш водитель, который переключился на громогласное и безаппеляционное обсуждение роли женщины в семье, всё было бы совсем прекрасно: горный воздух, запах листьев и трав, журчанье ручьёв (Шимбулак – кустарник родников). Пусть это таким и останется в памяти.





Одно достоинство у водителя: он быстр, так что мы успеваем за гостинцами: местный шоколад, на Зелёном Базаре – апорт размером с два моих кулака, удивительные сухофрукты – как россыпь драгоценностей, прилавок травницы и пакетик местных ароматных трав для чая. Во время вечерней прогулки бросаются в глаза незамеченные прежде цитаты на стенах домов и боковинах арыков: «Боишься – не делай, делаешь – не бойся» (Чингисхан), «Видеть в море одну лишь массу воды - значит совсем не видеть моря» (Гюго), «Я тоже свалился в мечту, как в море. И меня унесло волной» (Эрик Орсенна)… Ещё раз глаз ловит национальные мотивы на всём, от бортиков фонтана и стен местного метро до детских колготок на рынке – и эта национальная нотка не превращается в лубок, а вплетается нитью в полотно местной жизни. Под ногами хрустят жёлуди, странная глыба гранита в сквере через дорогу оказывается памятником Тарасу Шевченко, корень дерева изгибается по золотому сечению, юноша в оранжевом жилете руками вытаскивает охапки осенних листьев из защитной решётки арыка. На оконных карнизах, в кронах деревьев и на газонах – деловитые коричневые и желтоклювые птицы, разговорчивые и шумные: афганские скворцы. Когда-то они прилетали сюда сезонно, потом остались в городе в роли местных воробьёв-голубей. Алма-атинское метро неглубоко и небыстро, всего несколько станций и непривычный 8-минутный перерыв между поездами. На стенах станций и переходов – детские рисунки. У выхода из метро шустрый улыбчивый юноша огорошивает вопросом: «Вы верите в любовь с первого взгляда?» Ошарашенно отвечаю, что опыт не позволяет – и получаю бутылку холодного чая: идёт рекламная компания нового напитка, слоган – «Любовь с первого глотка». Площадь Республики залита вечерним светом, на скульптурах монумента лежат резкие тени. По аллее вдоль фонтанов молодой человек выгуливает серого щенка шарпея в синей шлейке: щенок на ходу грызёт шнурки хозяина, а тот делает шаги поменьше, чтобы малышу было удобнее.



Ещё одна короткая прогулка утром, прощальный кофе в итальянской кофейне, такси, аэропорт. Перелёт с «Air Astana» – вот, кстати, даже с Finnair-ом было не так комфортно лететь. Огни Питера и сияющая бегущими огнями лента Пулковского шоссе под крылом. Непременные аплодисменты в салоне при контакте колёс со взлётно-посадочной полосой. Восторженные вопли соскучившейся кошки. Дом.
Казахстан – удивительная, богатая и разнообразная страна. Мы провели там чуть больше недели, но ещё столько осталось неувиденного: Белые и Красные горы, Алма-Атинское озеро, реликтовая ясеневая роща, цветущая степь… Я надеюсь, что настанет весна, когда я вернусь туда, почувствую запах цветущей степи, снова увижу воды горных озёр, съезжу к киргизскому Иссык-Кулю…