25.09. День первый. Ташкент
Ночь в самолете почему-то не воспринималась тяжело: сперва экзотика посадки с клубящимися псевдоочередями, где каждый тащит гору коробок и неподъёмных спортивных сумок, упакованных в скотч и прозрачную плёнку, но в принципе не владеет идеей, что проходить надо в некоем порядке, потом полет над созвездиями Петербурга и Москвы, путь над темнотой, вдумчивое заполнение таможенной декларации (памятуя суровые слова ввозных ограничений) и выплывающий из абсолютной ночи свет Ташкента. Багаж, таможенник, который не глядя шлепнул печать на мои бумаги – и вот за дверями утренний город в нежном отблеске быстро встающего солнца. Водитель трансфера отошёл с ранее прибывшими, но дал подержать свою табличку общительному таксисту. Новенький отель: греческие колонны при входе и меандр на стенах – но винно-красный ковер на входных ступенях и восточное богатство золота ламп в номере. Поспать до завтрака в мягкой гостиничной постели не удалось: сперва за окном что-то вещали и напевали, топали и рычали машинами ташкентцы, потом в соседних номерах приступили к побудке и помывке, затем, грохая дверями и лязгая ключами, потянулись на завтрак.

В 712 г. в Бухару приходят арабы, и на окрестных территориях начинается распространение ислама, до этого основными религиями были зорроастризм, принесенный персами, и буддизм, пришедший с кушанами из Индии в I в. до н. э. – I в. н. э. В современном Узбекистане представлены практически все основные конфессии, есть даже узбеки-католики: в католическом костеле Самарканда 35 прихожан.

Всего на территории Узбекистана 10 действующих мусульманских духовных учреждений: одно высшее – семинария – и 9 медресе (из них 2 – женских). Поступают на обучение сразу после школы, конкурс при поступлении весьма приличный. Община может дать рекомендацию в медресе – если, например, у имама есть сын, соседи знают семью и понимают, что сын сможет заменить отца-имама. Мужчина после окончания обучения в медресе получает степень востоковеда и/или имама (помимо Корана, его толкований и духовных наук изучают историю, математику, мусульманское право и языки, в том числе арабский; кто не находит работу по религиозной линии – преподает арабский, основы ислама и т. п.);  женщина обучается, чтобы получить хорошее образование-воспитание: чтобы знать, как правильно себя вести, что полагается делать в тех или иных случаях, как исполнять ритуалы, как воспитывать детей – короче, готовится к роли правильной жены. Сюда отдают девочек те, кто хочет хорошего воспитания дочерям и кто хочет, чтобы в семье была мусульманская культура.

Узбекские мусульмане – сунниты: менее радикальные и более толерантные. Как и в любой религии, здесь есть верующие и практикующие – вторых, понятно, меньше. Очень сильного давления на несоблюдающих нет: паранджой насильно не укутывают, почти нет женщин с закрытым лицом, мало хиджабов (хотя многие носят хитроповязанные платки).

Одно из медресе – медресе Баракхан – построено в XVI веке при династии Шейбанидов; внутренний дворик перекрыт ребристым куполом: здесь хранится величайшая реликвия – Коран Османа. Он создан одним из халифов после смерти Пророка: 15 лет потратил составитель, чтобы собрать и проверить все Его изречения. В середине VII в. было сделано шесть списков Корана, в полном виде до наших дней уцелел только этот. Амир Темур привез его из города Басры в Самарканд, и до XIX века святыня хранилась в медресе Нодир Деванбеги. В 1869 году, после завоевания Средней Азии царской Россией, Коран увезли в Санкт-Петербург, где в 1905 году с него сделали 50 копий (факсимиле с прорисовки рукописи почти в натуральную величину). В 1924 году книгу вернули в Узбекистан, но долгие годы она была запрятана в запасниках Государственного музея истории Узбекистана.

Поезд на Ургенч живо напомнил советское детство: тесноватые купе, запах угля из титана, расшатанные розетки в коридоре, утреннее безыскусное меню вагона-ресторана. Но я настолько вымоталась, что даже немного поспала.

Днём на базаре я всё-таки рассадила палец на ноге об ту арматуру (в Узбекистане вообще надо очень внимательно смотреть себе под ноги: здесь то арык, то ступенька, то разбрызгиватель), в автобусе ссадину промыла и заклеила… и только вечером поняла, что залепила другой палец. Все-таки двое суток без сна сказываются.

26.09. День второй. Ургенч–Хива
Утром рассветное солнце открыло за окном слабо волнистую и небогатую растительностью Кызылкумскую степь; песчаная почва испещрена норками тушканчиков, до самого горизонта глазу не за что зацепиться – ни деревца, ни дома.
Проводника зовут Авас – то самое имя, это не шутка.

В степи вдоль ж/д полотна  – странные квадратные «загоны» из пучков прутьев, воткнутых вертикально: заграждения для песка, чтобы он не засыпал пути; такие же «заборчики» отмечают телефонный кабель и трубопроводы в земле. Пять минут стоим на полустанке Учкудук-2, через окна пробивается истошный рев – видимо, осла (или верблюда? не знаю, ничего живого в окно не наблюдалось). У кованой ограды станции кучей, как палые листья, свалены арбузы.

Кто планирует повторить мой маршрут, имейте в виду, что завтрак в поезде много радости не доставит: нам предложили остывшие блины с творогом, творог а'натюрель, бургероподобную, но странную на вкус котлету с холодным водянистым пюре, насыпной кофе и пакетиковый чай. Я почти всеядна, но как-то совсем не глянулся мне завтрак.

Поезд по Транскаспийской железной дороге идёт ходко, остановок мало, но 1100 км от Ташкента до Ургенча занимают почти шестнадцать часов. Перед самым Ургенчем пересекаем по мосту Амударью: серая, ленивая и непрозрачная вода, широкие отмели посередине. Во времена Александра Македонского ее называли Окса, соответственно, эти земли называли Трансоксеана, «земли по ту сторону Оксы» или Мавераннахр, «Заречье». Арабы называли реку Джайхун.  

Говорят, что туркмен – торговец, казах, киргиз и таджик – скотоводы-кочевники, а узбек – землепашец. Если казах увидит в пустыне дерево, он его срубит – чтобы не мешало смотреть на горизонт. Узбек же в пустыне жить не может: сперва найдет воду, потом прокопает арык, посадит деревья, вырастит виноград – вот так хорошо. Узбек трудолюбив, терпелив и нигде не пропадет.

Интересно наблюдать процесс формирования группы из очень разных людей с различными целями. Пожалуй, в моем опыте это первая настолько географически разнообразная группа: Питер, Москва, Владивосток, Уфа, Латвия, Пермь, Кировская область, Нижний Тагил и Екатеринбург, Ялта – все края постсоветского пространства. Как почти всегда и бывает, люди хотят разного: кому-то интересно посмотреть как можно больше, кто-то хочет результативно прошерстить местные магазины, а кто-то – перепробовать всю местную кухню, кому-то же хочется просто беззаботно и бездумно отдохнуть. Сложнее всех приходится гиду: надо как-то объединить противоречивые желания экскурсантов и при этом по сто первому разу интересно рассказать и показать местные истории и красоты.

В VII в. до н. э. существовали три государства: Хорезм (ныне это территории Хорезмской области, Каракалпакской области и Туркменистана), Согдиана (Бухарская область, Самарканд, Кашкадарья) и Бактриана (Темрез, юг Таджикистана, северная часть Афганистана). Эти земли завоевывали персы-зорроастрийцы, Александр Македонский, кушаны, индусы…

Первая столица древнего Хорезма – Топрак-кала, город в Каракалпакии (с IV в. до н. э. – по IV–V в. н.э.) Когда Амударья изменила русло, город утратил значение.

Вторая столица – город Кят – затоплен Амударьей.

«Между IV и VIII веками города Хорезма приходят в запустение. Теперь Хорезм – это страна многочисленных замков аристократии и тысяч укреплённых крестьянских усадеб. В X веке начинается новый расцвет городской жизни Хорезма. Арабские источники рисуют картину исключительной экономической активности Хорезма в X веке, причём ареной деятельности хорезмийских купцов становятся окружающие степи Туркмении и западного Казахстана, а также Поволжье – Хазария и Булгария, и обширный славянский мир Восточной Европы.» (© Википедия)

Третья столица – город Куня-Ургенч (на территории нынешней Туркмении) – X–XIII в.

В XIII веке войска Чингисхана сровняли многие города с землей. В XIV веке Амир Темур (Тамерлан) начинает соединять остатки в единую империю. Жизнь в пустыне приучает человека уважать себя: Хорезм 15 лет сопротивлялся Тамерлану, Амир Темур отступал и снова возвращался – настолько важными для него были эти земли. Когда они наконец покорились, он велит вывезти в Самарканд всех работников и мастеров, засадить земли только рожью. В общем, великий Тамерлан для Хорезма героем не был, здесь почитали Джелал ад-Дин Мангуберды, сына хорезмского шаха, многие годы сопротивлявшегося Чингисхану – по легенде, Чингисхан, восхищённый мужеством молодого султана, сказал своим сыновьям: «Вот такой у отца должен быть сын». Даже после поражения и почти полной потери войска Джелал ад-Дин сумел захватить область в Индии, укрепиться там и почти десятилетие совершать походы в Иран, Месопотамию и Закавказье.

С XIV по XVI в. столицей всей империи Тимуридов является Самарканд.

Среди наследников династии Тимуридов не было единого сильного лидера, окрестные кочевые племена смотрели на некогда великую империю как на законную добычу: в XVI веке империя Амир Темура распадается на три ханства: Бухарское, Хивинское и Кокандское (в Ферганской долине).

Город расположен на редкость удачно: на одном из главных перекрестий Великого шелкового пути. Собственно единой трассы Пути не было – с IV в. до н. э. по XIX в. он складывался из отдельных отрезков, множества караванов из разных (в зависимости от местности) животных, перемещавших разнообразные товары. Самый большой караван – около 3 тысяч верблюдов и 5 тысяч человек. Караван-сараи размещались на расстоянии 50–60 км один от другого. Путь от Хивы до Бухары занимал около 7 дней.

Великий шёлковый путь перемешивал религии, народности, товары; с караванами, помимо торговцев и погонщиков, шли семьи, паломники, шпионы и дипломаты. (К слову, традиции дальних путешествий стали одной из причин возникновения чалмы: чалма – 5–6 м легкой белой ткани, накрученной вокруг тюбетейки: при необходимости можно было прикрыть концом лицо во время пыльной бури, а при неожиданной кончине – не обременять попутчиков поиском похоронных принадлежностей и сделать саван.)

Рядом с айваном в крепости есть площадка под юрту – чтобы помнить о кочевом прошлом. Такие же подставки (часто – со стоящими на них юртами) мы потом увидим вдоль дороги от Хивы к Бухаре на территории Каракалпакии. Собственно в Узбекистане юрт нет (а те, что есть, – ставятся специально для туристов) – узбеки всегда были оседлыми.

Узкие улочки заполнены торговыми лотками, тебя настойчиво, но не назойливо приглашают купить расписную керамику, расшитые яркие (женские) и черно-белые (мужские) тюбетейки, одежду в национальном стиле, платки и шарфы, «бабайчиков» (керамические гротескные фигурки узбеков), открытки, магниты, женские шапочки, украшенные монетами, пайетками и эгретом из перьев, резные деревянные шкатулки и пеналы, вышитые подушки и сумочки. Я засмотрелась на керамическую тарелку-вазу для фруктов – с аккуратной дырочкой в донце для стока воды; почуявший прибыль продавец начинает заманивать меня прочими своими товарами. Спрашиваю, как зависит размер пиалы от назначения – он показывает ряд плошек, поясняя: «Лагман (размером с хороший такой салатник), чай (обычная пиала), виски (эти – с розетку для варенья), водка (совсем крошечные)» – и хитро смотрит на меня. Подтягиваются ещё два мужика из заднего помещения магазинчика, ехидно на меня глазеют. «Виски? Водка? – деланно ужасаюсь я. – Это же харам?!» Почему-то эта фраза их несказанно развеселила, они ржали так, что купить хоть что-нибудь меня уже не уговаривали.

На территории Ичан-Кала не только музей под открытым небом, признанный наследием ЮНЕСКО: в запутанных лабиринтах дворцов и медресе запрятались гостиницы, кафе и музеи, чуть в стороне от основной туристской тропы живут люди (около 500 человек). Крошечные глинобитные домики, топчаны на улице, тандыры и скот, связки хлопковых стеблей, сохнущие на крышах. Маленький факт: канализация XVI в. действует по сей день; когда в Ичан-Кала строят новую гостиницу, её подключают к старой канализации.

Понемногу, по мере ухода солнечного света, включается сдержанная подсветка. Местные жители стараются поскорей оказаться дома, гуляют только туристы. Китаянка сидит на верблюде, машет рукой, человек шесть её фотографируют с разных ракурсов; чтобы она могла слезть, ей приносят стремянку. Внезапно навстречу попадается товарищ с мухобойкой.

Темнеет быстро, на бреющем добираюсь до гостиницы и понимаю, что нам повезло: в вечер нашего приезда в Хиву в гостиницу приехала проверка из Гостуризма (прошу отметить, что цель проверки – не карательная в виде штрафов и выговоров, а поощрительная: выявить недоработки и подсказать пути их решения, совершенствуя дело); тех из нашей группы, кто проходил мимо и не успел увернуться, пригласили поучаствовать в беседе и застолье. Стол уставлен плошками с нежными и остро-пряными салатами, вазами с фруктами: огромными кистями местных сортов винограда, крошечной – на два укуса – хурмой с шоколадной сладкой мякотью, дыней, истекающей соком. Под приятную беседу и местные вина/коньяки начинается восточное застолье: одна перемена блюд следует за другой, отказаться, пропустить или разделить с соседкой никак нельзя: во-первых, не принято, а во-вторых, тебе не дадут это сделать: официантка начисто забывает русский язык и просто ставит перед тобой очередную тарелку. Крошечные жареные чебуреки, шурпа, зеленые спагетти (которые делаются на укропном соке), пухлые рубленые кебабы… в общем, чем дальше, тем больше я боюсь, что мне понадобится рикша для завтрашней прогулки по Ичан-Кала.

Пра-прадед хозяина гостиницы был караван-баши, много раз приходил в Хиву, поклонялся товарами хивинскому хану – и в итоге чем-то ему приглянулся: хан предложил перевезти семью из Ирана, пообещал дом и дело – и свое обещание выполнил.

Очень часто содержание гостиницы – семейное дело, вот и наш гостеприимный хозяин (для которого гостиница – побочный бизнес, ему просто нравится постоянно встречать новых людей из дальних стран и вести с ними беседы) работает вместе с женой: все фантастически вкусные блюда, которыми кормят в отеле, выходят из ее рук. Сперва он пробовал найти другую повариху, но все было не то – а как можно кормить гостей тем, что не нравится самому? Так что на кухне засияла звезда по имени Юлдуз – звучит высокопарно, но я не знаю, как иначе можно восславить её искусство.

Сложность только одна: не зная обычаев, не знаешь, чем отдарить за гостеприимство, как поблагодарить и, по незнанию, не обидеть.

27.09. День третий. Хива

Есть мнение, что реконструкция – зло: дескать, новодел. Понимаю и принимаю, но, всё же, как приятно после рассказов о каком-то месте не представлять себе по развалинам «как оно было», пытаясь восстановить облик динозавра по ногтю с задней лапы (как, например, в Калининграде), а подняться на балкон ханской башни, озирая ландшафт древнего города.

Дворец Таш Хаули – зимний дворец хивинского хана. Каждый богатый дом делился на две части: мужскую административную (тронный зал, зал для приема гостей) и женскую, где жили официальные жены и где находился гарем. Весь комплекс дворцовых и жилых помещений отгорожен от любопытных глаз высокой кирпичной стеной, увенчанной зубцами.

Махмуд Пахлаван, живший в Хиве с 1247 по 1326 г., был философом, суфием, поэтом, непобежденным борцом и силачом, кроме того он шил шапки и шубы. («Суфий» – последователь эзотерического учения в исламе, проповедующего аскетизм и повышенную духовность. Каждый суфий должен сам зарабатывать себе на жизнь каким-то ремеслом: в одном из толкований Корана говорится, что мусульманину следует трудом своим добывать себе пропитание и «лучше собирать в горах хворост, продавать его и таким образом находить себе на пропитание, чем жить на подаяния». (© Википедия)) Люди постоянно приходили к нему за советом, он помогал нуждавшимся и раздавал все, что выигрывал на соревнованиях.

В этот мавзолей приходят молодожены, мулла проводит молитву. В некрополе рядом с мавзолеем похоронены поэты, писатели, имамы, шейхи. Могилы святых людей называют Меккой для бедных: кто не имеет возможность совершить хадж, поклоняется могилам.

Персы принесли с собой зорроастризм, который прослеживается в культуре узбеков: например, умерших не закапывают в землю (отчасти – потому, что земля свята, а отчасти – из-за близкого залегания грунтовых вод и блуждающего русла Амударьи): возводится небольшая постройка (дольмен) из глины, камня или кирпича, в нее помещается тело, которое в здешнем климате быстро мумифицируется. Кстати, из-за этого потом в могилу никого больше не подхоранивают.

На площади за рестораном фолк-группа готовится к концерту, говорливый и напористый импресарио зазывает нас на представление. А почему бы и нет? Танцоры в лохматых бараньих шапках, закрывающих глаза; яркие, как птицы, улыбчивые танцовщицы; пожилые музыканты. Неожиданно мне очень понравилась музыка: живая и весёлая, она непривычна, но заставляет притоптывать в такт и улыбаться. Двум танцорам всего по шесть лет, но они старательно семенят, играют лицом и в нужные моменты низко наклоняют головы, мелко ими потряхивая, – чтобы вздрагивал длинный мех шапок.

До гостиницы – рукой подать, иду вдоль тёмной крепостной стены. После жаркого дня вечерняя прохлада напоминает, что осень уже на пороге.

28.09. День четвёртый. Дорога. Кызылкум-Бухара

Хлопок – главная валюта Узбекистана. Хлопковые поля внешне невзрачны. Этот однолетник сажают в апреле – сейчас, в связи с изменением климата, это месяц сильных дождей. Посев закрывают целлофаном, который убирают, когда росток становится больше 10 см. Вокруг посадок хлопка часто бывают высажены тутовые деревья: не для ягод тутовника, а для кормления шелкопряда. Из веток тутовника с VIII в. делают «шелковую» бумагу (в Самарканде сейчас возрождают старинную технологию). Сентябрь–октябрь–начало ноября – все «на хлопке». Сбор очень тяжёлый: жарко (до +60ºС!!), кусты уже сухие и колючие. Коробочки раскрываются не одновременно: что-то уже готово к сбору, а что-то – ещё только зеленеет. Высший сорт собирается только вручную. Для колхозников это привычная нагрузка, городскому человеку очень тяжело. Сборщик получает 500 сум за килограмм (сейчас за 1 $ дают 8 000 сум), в день сборщик должен собрать 70–80 кг. Собранный хлопок укладывают в длинные кипы высотой с 2–3-этажный дом, сверху затягивают брезентом. Вдоль дороги на Бухару то там, то здесь видим по 5–6–7 таких «гор».

На хлопкоперерабатывающем заводе волокно разбирают, отделяют семена: часть оставляют на посев, часть пускают на масло. Такой завод – стратегический объект, туристам их не показывают. Остаток хлопка на полях в конце сезона собирают комбайном, это третий сорт, так как берут всё подряд. Убранные хлопковые поля на некоторое время заливают водой, чтобы размягчить почву, затем выдёргивают кусты с корнем и пускают их на топливо. Автобусы с туристами не имеют права останавливаться около тех полей, где работает народ (несколько лет назад американцы сделали репортаж о детском труде, это сильно повредило имиджу страны и снизило спрос на производимый здесь хлопок).

В связи с тем, что воду из Сырдарьи и Амударьи разбирают страны, находящиеся выше по течению этих рек, в Узбекистане планируют уменьшать посевы хлопка в пользу менее водозатратных фруктовых деревьев. То там, то здесь пообочь дороги – саженцы в квадратах с земляными бортиками.

Оазисы отделяют города от пустыни, вода в Узбекистане – источник жизни: почти вся страна на искусственном орошении. У названия реки Зиравшан («приносящая золото») – двойственный смысл: с одной стороны, его можно трактовать как «дайте нам воду, мы обогатим страну», с другой – воды этой реки в буквальном смысле слова золотоносны. Шават – канал из Амударьи через весь регион; забор воды производится во время весеннего многоводья через шлюзы.

Земли в Хорезмской области засолённые, нуждаются в промывке посредством специальной дренажной системы: создаются «подвесные» каналы, верхний – для орошения, по нижнему отводится в коллектор солёная вода, дальнейшая переработка которой практически не производится. С целью экономии воды внедряют капельное орошение, как в Израиле.

В Ферганской долине, Хорезмской области и Каракалпакии выращивают рис. К засолённости почвы чувствительны черешня, клубника, вишни – их в этой местности не сыщешь, но хорошо растут абрикосы, дыни, арбузы.

Около домов и, местами, вдоль дорог, растут тополя. Когда рождается сын, сажают именно эти деревья: они быстро растут, будет из чего построить дом, когда сын вырастет. Ещё повсеместно растёт джидда (лох узколистный) – дерево, похожее на оливу, с внешне похожими плодами: их характеристики хорошо описывает ненаучное название «мучной финик». Истинная олива в местном резко-континентальном климате не растёт. В городах и посёлках высажено много туи: это декоративное дерево способствует засолению, но быстро растёт и не сыплет листьями.

Посёлки здесь совсем небольшие, в поселении Ypx вообще нет жилых домов, лишь две постройки загадочного назначения – только точка на карте. Наш водитель из Бухарской области, говорит, что в их кишлаке живут 75 семей.

Солома сохнет на крышах и навесах. Там же – вязанки хлопковых стеблей, «гуза пая». Скотина подъедает остатки на жнивье. Много сорок и афганских скворцов. Любимая порода собак у узбеков – алабаи, в городах собак почти не держат, а собак на вольном выпасе я не видела вообще; кошек мало, а те, что есть, напоминают греческих – тощие и грязные.

Надпись на грузовике: «ЕНГИПГКА ХАВФЛИ».

Народ бодро рулит по встречной полосе, хотя дорога почти пустая. Где-то на середине пути прямо под колёса автобусу выскочил малыш: родители решили, что он спит в машине, а он открыл дверь и вышел прогуляться. Обошлось, водитель успел оттормозиться, и беглеца забрали встревоженные родители.

Оазис кончился, за мостом через Амударью – каракалпакская степь, степная часть пустыни Кызылкум. Русло реки заключено в облицованные камнем насыпи, хотя сейчас воды мало и река совсем не кажется опасной: то там, то здесь песчаные наносы-острова (на некоторых уже завелась всякая зелень), заросшая кустарниками осохшая часть речного ложа; русло распадается на рукава и прячется в ложных песчаных берегах.

Песок, песчаная пыль. Каракалпаки, туркмены, жители Хорезмского региона всегда надевали шапки из длинношерстной овчины «на глаза» – чтобы защититься от песка. Степь небогата растительностью, жёлто-серо-зелёный пейзаж оживляют нежно-розовые небольшие кочкообразные кустики цветущего саксаула и ярко-малиновые – повыше и побольше – тамариска. Высокие покосившиеся цветоносы соломенного цвета, опять-таки похожие на канарские, – как тоненькие баобабы среди кочек и песка. Длинные (до 14 м) и  петляющие корни саксаула хорошо держат песок и позволяют находить воду даже там, где её, казалось бы, совсем нет. Ещё здесь растёт верблюжья колючка, местный народ приспособил её для выращивания бахчевых. Гид как-то очень путанно и туманно об этом рассказывала: дескать «колючка протыкает дынное семя, и дыня качает из колючки воду…» В такой формулировке способ показался мне мутным, я полезла искать, и вот что сказал Яндекс: «Кочевникам-скотоводам Центральных Каракумов в прошлом был известен необычный способ выращивания бахчевых культур (называемый «сапмак») путем прививания растений к корню верблюжьей колючки: стебель колючки срезается примерно посередке, также подрезаются все толстые ветки недалеко от кончика. В места срезов стебля втыкают дынные семена, забывают про них на месяц-полтора, затем собирают урожай. Действительно, всё просто, этот вид «посадки» дыни широко практикуется в азиатских странах, в которых есть проблемы с поливом. При такой высадке поливать растение не требуется, полоть тоже не нужно: колючка снабдит дыню влагой, а сорняки не смогут задавить такой союз, так как колючка – весьма агрессивное и стойкое растение.»

Гид рассказывает про местную жизнь. Мелкие, не укладывающиеся в стройный рассказ фактики перемежаются объёмными экскурсами в историю и этнографию.

Так как Узбекистан не имеет выхода к морю, ему нужно быть в содружестве с сопредельными государствами. Но и без экономических выгод это в характере узбеков, здесь часто говорят: «Мир превыше всего, деньги мы всегда найдём». Из окружающих стран визы только с Туркменией и Таджикистаном, недавно впервые за последние 25 лет отправился самолёт Ташкент–Душанбе.

В школах и колледжах – форма, в институтах/университетах – неписанный стандарт: костюм, белая рубашка, никаких джинсов. Первоклассникам государство дарит портфели со всем необходимым содержимым. В кишлаках учатся в две смены – не хватает учителей: те, что учили родителей, уже на пенсии; при обретении страной независимости произошёл провал в подготовке учителей, и сейчас приходится пожинать его плоды. Поступление на профессиональное образование – по собеседованию, в институт – по результатам тестов; год обучения в институте стоит порядка 15 млн. сум.

Для узбека триада «дерево–дом–сын» – самое главное в жизни, ради этого он готов очень много работать. Уезжают работать, в основном, в Россию и Корею, стали уезжать в Америку. При Союзе в кишлаках было по 10–12 детей в семье, в городе – в среднем, по 5. Сейчас в сельской местности – 4–5 детей на семью, в городе – 3.

Свадьба организуется и празднуется всем миром: помогают кто деньгами, кто продуктами, вместе готовят. Выкуп за невесту не платят. Само мероприятие очень дорогое: банкет обходится в 100–120–130 тыс. сум на человека; в городе число гостей 500–600 человек, в селе приходит весь посёлок. Нельзя отпраздновать дешевле, чем все вокруг, и, как правило, под это дело набирают долгов; долги родителей ложатся на детей и родственников. Чтобы не усугублять ситуацию, появилась востребованная услуга: рестораны дают в аренду фрукты и сухофрукты – то, что не съедят, можно вернуть. Празднество, в основном, оплачивают родители жениха, а родители невесты должны полностью обставить комнату молодых. Во всех вещах, включая одежду, должна быть видна стоимость. «Келин салом» – последний штрих узбекской свадьбы. Прямой перевод этого названия означает «приветствие невестки»: на следующее утро после свадьбы в дом жениха приходят родные девушки, а сама новобрачная выходит к гостям в национальном костюме и приветствует их поклонами. Но кланяется она не просто так: за это молодая жена получает подарки от родителей жениха и других родственников. По традиции и в зависимости от родственной близости молодым дарят всё, что им понадобится для семейной жизни: мебель, ковры, бытовую технику, ювелирные украшения. Иногда келин салом проводится в ресторане, иногда в нём принимают участие только женщины.

На свадьбу, семейные праздники ходят семьями, от младенцев до стариков – так с детства формируются связи между ветвями семьи, родственниками, двоюродными/троюродными братьями-сестрами – эти связи потом очень потом пригодятся во взрослой жизни. Взрослые дети стараются остаться жить рядом с родителями; если в семье несколько сыновей, с родителями остаётся самый младший: старшим родители помогали, как могли, деньгами, младшему оставят дом. В кишлаке все всех знают, знают статус друг друга, характеры, семейные истории. Друзья обычно планируют будущее своих детей: девочек больше, хорошего пацана для дочери надо успеть ухватить. В посёлке девушку выдают замуж рано – как только она заканчивает колледж (аналог нашей старшей школы): до этого возраста её практически абсолютно контролирует семья – вплоть до того, что подруги у женщины появляются, как правило, после свадьбы – настолько замкнуто она живёт до этого. Как только дочь уедет из дома в институт – начнётся свобода, девочка может попасть под дурное влияние (говорят, что в вечерних ресторанах самые развязно выглядящие женщины, с сигаретами и алкоголем, – именно эти дорвавшиеся девочки). Дочери уходят из дома в семью мужа, молодая невестка – как пластилин, свекровь учит её и лепит под правила своего дома. Кому нужна девушка с характером? Сын всегда в семейных спорах принимает сторону матери, а не жены. Если по молодости не найдёшь себе пару – потом будет сложно; девушке в 25–26 лет замуж не выйти: мужчин меньше, сверстники все уже женаты или ищут помоложе, а если парень не женат до 29 лет – нехорошо, с ним, видно, что-то не так. Если муж хочет образованную жену, её образование после колледжа – его забота: если он готов вкладываться деньгами (обучение платное) и мириться с тем, что жена часть времени тратит на учёбу.

Уклад абсолютно патриархальный: в семье самый главный – старший мужчина: дедушка, отец. В кишлаке младшую дочь нельзя выдать раньше, чем женится старший брат. Свадьбы по сговору ещё достаточно часты, хотя иногда бывает и по выбору молодых; смешанные браки редки. Если в семье что-то не ладится, то виновата всегда жена: плохо заботилась, мало угождала и прочее. В городах разводов много (раньше не было), в кишлаках стараются скрыть проблемы в семье, не разводятся. Дети остаются с матерью.

Очень мало брошенных детей и стариков, почти нет нищих: семья, родственники не бросают. Шанс остаться в одиночестве есть только у пьющих – но таких немного.

В армии служат год (с 18 лет) или официально платят «альтернативу» – 500–600 долл. США (кроме того, до 27 лет надо будет ещё сходить в армию на месяц). Отслужившие в армии имеют льготы при поступлении в институт.

Вдоль трассы мелькают посёлки. К домам ведут забетонированные подъезды, нередки глинобитные заборы и забетонированные террасы. Много домов с плоской крышей, почти у каждого дома стоит топчан: на нём пьют чай и едят, ночью могут спать мужчины и мальчики. Везде чисто: узбеки считают, что чистота начинается снаружи, поэтому убирают вокруг дома, и лишь затем – внутри.

Средняя месячная зарплата в Узбекистане – около 100 долларов США, врач в государственной клинике зарабатывает около 1 млн. сум (примерно $125), около 2 млн. сум – в частной, но неизменно пользуется уважением окружающих (люди стараются, чтобы в семье кто-то непременно выучился на врача). Вся медицина платная, кроме государственных клиник, но в них можно сделать только простые анализы и обследования, и даже в бесплатной больнице придётся платить за койку, питание, медикаменты. Зарплат по 3–4 млн. сум почти нет, только в нефтегигантах типа «Лукойла» и «Газпрома»: государство старается не создавать катастрофический разрыв между доходами бедных и богатых, формирует средний класс – к слову, дорогих машин на улицах почти не видно, это не Казахстан с лимузинами в стразах и сокровищами на колёсах. Пенсионный возраст 54/60 лет для женщин/мужчин, обычная пенсия – 500–700 тыс. сум, 1,5 млн. сум – повышенная (например, у некоторых категорий госслужащих).

За рассказом время летит быстро. Автобус ходко идёт по почти пустой трассе, мы пересекаем каналы, над песчаным холмом парит большая птица.

Пока ехали через пустыню, нас зацепил сухой дождь: на лобовом стекле капли есть, а асфальт сухой. Везде, где мы были в Узбекистане, непривычно низкая влажность: сухой воздух, сильно пересыхают нос и губы.

Дорога Хива–Бухара (450 км) заняла 8 часов с 40-минутным перерывом на обед, до реконструкции дороги путь занимал целый день. Кстати, об обеде: обязательно брать с собой еду! Наша кормёжка обошлась без последствий, но это было «оч-чень странное место».